Б.П. Наседкин
ДЕВУШКИ
Аэродром замер в режиме ожидания. Самолеты, загруженные топливом и боеприпасами, стояли готовые к запуску. По небу медленно плыли серые облака. Сдавленные горными хребтами они уже заполнили всю долину.
Походкой тигра командир ходил молча у доски. Летчики шуршали газетами и тихо переговаривались. Ждали метеоролога. Облака уже скрыли верхнюю часть гор и продолжали опускаться. Изредка моросил дождь. Наконец в класс вошел лейтенант метеорологической службы. Спокойно, зачитав состояние погоды, он фактически закрыл полеты. Ноздри командира раздулись и он спокойно, но жестко сказал: «Лейтенант идите и подымайте нижний край облачности. Даю вам 30 минут».
Однако ни лейтенант, ни всепогодность нашего самолета не могли противостоять природе.
Вскоре начался дождь, и полеты отбили.
Огромный труд техников и летчиков пропал даром. Приведя все в исходное состояние, зачехлив самолеты, мы уезжали домой. Гостиница «Фюзеляж» принимала своих обитателей. Я брал патефон, вино, шоколад, яблоки и спускался на первый этаж к девчатам. Даже при таком вооружении пройдя жесткий контроль, меня не всегда запускали. Сразу за дверью начинался рай. Уютная, теплая комната была приспособлена для жилья. Девушки одетые по-домашнему легко и просто ухаживали за мной.
Я чувствовал себя как козел, случайно попавший в огород.
Занавесочки, бантики, скатерти, розовый абажур с кисточками пронизывал тонкий запах духов и чего-то еще. У меня сразу дыбом встал чуб. Таня, изогнувшись как-то неправдоподобно, шуровала угли в печке.
В центре комнаты напротив меня сидела Нина. Руками она поправляла свои белокурые волосы и спокойно в упор рассматривала меня, как инопланетянина. Я чувствовал ее дыхание и голые колени, прикрытые халатом.
При каждом касании, меня било током.
Брюнетка Лида лежа читала книгу. Из-под одеяла была видна нога и оголенные плечи с грудью аж до самой книги.
Все три извилины моего мозга, рассчитанные на обед, ужин и завтрак, выпрямились. Глаза не слушаясь внутреннего голоса, полезли под одеяло.
Нина разговаривала со мной, весело смеясь, от чего грудь ее содрогалась. Это движение сделало меня похожим на кота Василия, следившим за прыгающим воробьем.
Мой словарный запас резко упал до слов «да, нет».
Любой вопрос вызывал пот на лбу. Молчал даже внутренний голос.
Рассказанный мной анекдот про Чапаева и коловорот остался незамеченным. Моя голова крутилась как у Совы, натыкаясь взором, то на голую коленку Нины, то на случайно оттопыренный халат Тани, жарившей картошку, то на обнаженное плечо Лиды.
Наконец тонкий запах свежего гуталина с моих сапог, и аромат тройного одеколона дошел до Лиды. Она отложила книжку и внимательно посмотрела на меня.
Обволакивающий взгляд превратил меня в кролика. Это было последним ударом. Я начал проваливаться в глубину ее черных глаз. Шкварчание и запах жареной картошки на сале вернул меня в реальность. Внутренний голос, почти выведенный из строя успел сказать «Открывай бутылку».
Патефон выводил звуки гавайской гитары. Жареная картошка, вино и розовое освещение абажура открыли во мне еще одну извилину.
Я орлом посмотрел на девушек.
Размареный от тепла, вина и жареной картошки внутренний голос сказал «Щас спою».
И я запел расхожую строевую песню:
А южный крест почас
В синеве густой тумана
Мелькнули чьи-то тени впереди
Осторожно друг бьют туземцы в барабаны
они нас ищут на тропе войны
А наш бесшумен шаг
чуть колышутся леаны
И всей тропы совсем уж не видать
Осторожно друг приготовь свои патроны
с ними с плеча свой верный карабин
А помнишь южный порт
и накрашенные губы
и купленный за доллар поцелуй
Осторожно друг эти ласки слишком грубы
И ты напрасно сердце не волнуй.
Ровно в 22.00 Клава со шваброй вежливо предложила покинуть сей мир.
Аккуратно скинув ботинки со стола, я поставил патефон. Гена с закрытыми глазами читал роман «Война и мир». Он считал, что на лакированном и прожженном в некоторых местах столе, ботинки сохнут быстрей.
В комнате было +10 градусов. Как на улице, печку мы использовали как тумбочку для газет. Реальность и холодная кровать быстро растворила мои иллюзии.