Борис Наседкин

КУРСАНТ

Майор Некрасов

В южных отрогах Уральских гор как-то по-домашнему расположилось Челябинское училище Штурманов.

Как пирамида Хеопса, загадочное и гениально-простое, недосягаемое и доступное каждому, видится мне родное училище.

Каждый год начиная с 1936г. сюда приезжают поступать парни со всей страны.

Сразу за проходной в березовой роще стоял палаточный городок. Часовой под грибком, ровные ряды палаток, зеленая трава, дорожки посыпанные гравием все было как в фильме «Джульбарс». Лагерь гудел как пчелиный рой.

Конкурс, семь человек на место, образовывал круговорот прибывающих и отчисленных. Майор Некрасов строго следил за порядком. Мне казалось, что этот подтянутый, красивый офицер служил 24 часа в сутки. Я видел его на зарядке, в столовой, при отбое и даже ночью.

Решив задачу соседу, я попался при передаче и с двойкой был выгнан с экзамена. Двоечники покидали училище тут же. Выйдя из палатки я наткнулся на майора Некрасова «Ну что?» - спросил все понимая майор.

«Да вот» дрожащим голосом ответил я и рассказал все о двойке. Слушая непонятный, сбивчивый рассказ, он внимательно рассматривал меня.

Начищенные мелом брезентовые туфли, школьная форма, руки вымазанные чернилами. Затем его строгий взгляд остановился на моих ушах.

Растопыренные, они торчали из-под прически «ежик». От волнения и расстройства волосы стояли так, что позавидовал бы сам еж.

Терпеливо выслушав уже пятый за сегодняшний день рассказ, Майор Некрасов понял, кого теряют военно-воздушные силы. «Ждать» - сказал он сурово и исчез.

Мою судьбу решал профессор математики. Условие было одно – получить пятерку. А это означало изменить ход истории. Профессор часто говорил: «На пятерку знаю только я».

Прогнав меня от арифметики Пупкина про два огурца  и три помидора, до математики Пискунова профессор сказал: «Опишите уравнение У=Х²».

Я тут же рукой в воздухе провел кривую линию, по которой бомбардировщики пикируют на цель и затем с набором высоты уходят.

С тех пор я стал недолюбливать поэтов-самоучек с их выражениями типа «Сам погибай, а товарища выручай».

Курс молодого бойца начался со стрижки прически «Ежик». Далее все закрутилось так, что 24 часа в сутках уже было мало.

Слева от моего окопа в дымящейся от пота гимнастерке работал Вася Лобов. Из глубокого окопа его родные Памирские горы казались еще выше и дальше.

Справа, маскируя подступы, суетился сибиряк Миша Печенкин.

Васю, Мишу и меня с далекого острова Сахалин сейчас связывали траншея и начинающая дружба. Подойдя к окопу Миши, майор Некрасов замер. Это был шедевр военного искусства.

Расстрелы со своим барокко мог отдыхать.

Тут были ниши, пилоны, полочки для консервов и боеприпасов, стол, стул и даже вешалка.

Знаменитый штурман-испытатель Печенкин проявлял себя уже с детского сада. Держа куклу за ногу и загадочно глядя на грудь воспитательницы, он выставлял такие требования, что у террористов покраснели бы уши.

Водоворот армейской жизни захлестнул нас с головой. Стрельба из карабина, рытье траншей, опять же бег в противогазе.

Майор Некрасов все говорил о каком-то втором дыхании. Я и Вася ничего не понимали. Зато Миша сразу догадался. С помощью спички, он модернизировал дыхательный клапан противогаза и у нас, наконец, открылось второе дыхание.

Теперь бег в противогазе, шинели, сапогах с карабином и лопатой вызвал бы восхищение даже у Марадонны.

Особый интерес вызывали парашютные прыжки. Здесь теорию и практику разделяла двухкилометровая высота.

Рядом с самолетом Ли-2 стояли огромные, как мешки с картошкой, парашюты Д-1. Два коренастых инструктора подсоединяли нас хрупких пацанов к этим тяжелым мешкам. Сначала мне показалось, что парашют пристегнут к земному шару. Он сильно тянул меня куда-то назад и вниз. Однако инструктор тут же повесил мне на грудь второй, спасательный, парашют. Равновесие восстановилось, а ноги подкосились.

«Все будет хорошо, если откроется парашют» - успокоил инструктор и хлопнул меня по плечу, отчего я чуть не упал.

Летчики запустили двигатели, и сизый дым выхлопных газов окутал все.

Два парашюта так сдавили грудь, что я почти не дышал. Шутки, смех, призывы комсомольского собрания растаяли в грохоте ревущих двигателей. Опять же два инструктора и скованность в передвижении не давали ни одного шанса на побег.

Артист Евгений Петросян подробно рассказывал о своем прыжке с моста. Поэтому я могу только добавить особенности прыжка с самолета.

Набрав высоту два километра, мы готовились к прыжку. По всей длине фюзеляжа, лицом к лицу, сидело двадцать курсантов.

Резкое неприятное перемещение, влево и вправо, означало, что летчики выходят в точку выброски. Улыбки исчезли, а крик души о целесообразности прыжка потонул в реве двигателей и скрежете фюзеляжа.

Вдруг завыла сирена и загорелась зеленая лампа «Прыжок». Надежда, что у летчиков что-то сломается и прыжки отменят, - пропала.

Я подошел к двери и посмотрел вниз. Ветер ударил мне в лицо.

Внизу был наш аэродром величиной с мою ладонь. От страха остолбенели даже мурашки бегущие по моей спине. «Ты как хочешь, а я остаюсь» - сказал внутренний голос.

Я начал пятится, однако инструктор нежно пнул меня в зад.

Взмахнув руками, я попытался зацепиться за обшивку фюзеляжа.

Однако тяжеленный Д-1, не спеша раскрываться, камнем потащил меня вниз. Сразу за мной выкатился очередной авиаколобок.

Житель Памирских гор всегда вежливый и скромный Вася. Вот и сейчас, заглушая двигатели, он благодарил партию, народ и почему-то особо мать инструктора.

Надя

Во дворе нашего училища, стоял памятник генералиссимусу Сталину. Как-то утром мы увидели его в бункере, где сжигали мусор. Так началось мое политическое воспитание. Я понял, что даже самое высокое положение не защитит от ошибок.

В обучении штурманскому делу самой большой проблемой было отсутствие девушек. Какой-то импотент высокого ранга сказал, что у нас в стране секса нет, и этот лозунг стал главным.

Газеты и журналы писали все. Как к колхозникам неожиданно пришла весна, сколько чугуна было выплавлено на каждого человека опять же о тяжелом положении в Гандурасе. Скудные данные о девушках можно было найти только в журнале «Крокодил» или на заборе.

Редкие и короткие увольнения в город превращались в поход за мороженным.

Необходимы были срочные меры.

На поиск девушек были брошены все силы, включая авиацию.

Миша долго и задумчиво смотрел в мусорную яму. Там, в куче пепла лежал только, что выброшенный упаковочный материал бомб. Его внимание привлекли картонные кружочки. Белые, плотные они кричали «Нам тут не место». Миша собрал штук двадцать и его тут же осенило: «Да это же пригласительные билеты».

И вот я уже оформлял свои двадцать билетов. Красивым подчерком, так как от этого зависело все, я указывал место и время встречи. Внизу стояла подпись «Боря».

Пролетая над городом, мы всю неделю сбрасывали эти картоночки.

Результат превзошел все ожидания. В воскресенье у памятника Ленину стояли девушки с нашими картоночками в руках.

Однажды мы с Васей познакомились с Надей и она пригласила нас в гости. Вспоминая ее, я находился на седьмом небе. Во вторник на лекции по бомбометанию мне даже сделали замечание. «Курсант! Что вы улыбаетесь. Неужели бомбардировочный прицел так смешно устроен?» - сурово произнес полковник Заплетохин.

В среду мы с Васей решили пойти к Наде в гости. Вариантов самоволки было несколько. Самый надежный и дерзкий, это выход через парадный подъезд.

Двадцать шагов через зал по паркету и свобода.

На выходе стоял дежурный по училищу полковник Заплетохин.

Чеканя шаг и отдавая честь, два начищенных курсанта вышли на крыльцо. «Орлы» - подумал растроганный полковник, забыв проверить наши документы.

Мы спустились по лестнице к огромной клумбе. Запах цветов и свободы кружил голову. Вдруг мы увидели, как с другой стороны к клумбе приближается начальник училища генерал Бельцов. Не сговариваясь, мы добежали до центра клумбы и упали.

Я перестал дышать и вжался в землю как учил майор Некрасов.

Передо мной спокойно ползали муравьи и божья коровка.

Цветы оказались гораздо ниже, чем нам казалось.

Спешащий, озабоченный генерал сразу обратил внимание на клумбу. «Ох уж эти садоводы» подумал он, глядя на цветочную композицию в виде двух зеленых человечков на фоне белых ромашек. «Ну, как живые – снова подумал  он упершись взглядом в четыре торчащих уха».

«Ко мне товарищи курсанты» - раздался металический голос генерала.

«Это вы нам» - спросил, вставая, Вася. Его невозмутимый вид говорил о том, что он всегда тут отдыхает в свободное время.

После увлекательной беседы он просил передать привет командиру роты майору Волкову. Это означало, что ближайшие трое суток нас ожидают горы картошки, моркови и всего, что растет на поле. А суровый дежурный по кухне будет обучать нас кулинарному искусству.

Потерпев неудачу, мы продолжали пробираться к Наде. Она приняла нас как друзей. Мы долго разговаривали, смеялись. Затем Надя разрезала огромный арбуз.

Красный с черными косточками плод был необычайно вкусным. Мягкие стулья смех Нади и запах семейного очага превратили нас в обычных мальчишек. То, что майор Некрасов вбивал в нас полгода, Наде удалось выбить за полчаса.

В самый разгар веселья хлопнула дверь и в комнату, вошел генерал Бельцов.

«Как он нас нашел?» - подумал я, выронив из рук арбуз. Волосы на моей голове встали, дыбом открыв растопыренные уши. Вася закашлялся и у него от радости встречи пошли слезы. «Познакомься папа, это мои друзья, Вася и Боря» - прощебетала Надя.

Генерал сурово обвел нас взглядом. Мы босые без сапог стояли по стойке «смирно». В левой окаменевшей руке Василия был зажат огромный кусок арбуза.

«А мы уже знакомы – сказал генерал, глядя на вазу с ромашками – я помогал собирать им вот эти цветы»

«Да» - недоверчиво пропела Надя и затем по-детски рассмеялась. Напряжение, царившее в комнате, рухнуло.

Бомба

Загадочную красоту «Русской зимы» в полной мере можно рассмотреть только в армии. Мороз и снежная вьюга вызывали у Наполеона и Гитлера смертельный ужас. Однако для нас Россиян зима – это один большой праздник. Конечно, были и у нас сложности.

Однажды А.С. Пушкин, воспевая снежную метель вдруг обнаружил пропажу кружки.

Поддерживая боевую готовность, мы убирали снег даже тогда, когда Шарика не выпускали гулять.

Такое отношение позволило вот уже более 60 лет прожить без войны. Люди настолько привыкли к мирной жизни, что уже некоторые задают вопросы: «Для чего нужна армия и что вы там делаете?».

Мои объяснения о мирном небе над головой зачастую вызывают улыбку, а то и смех.

И тогда я рассказываю анекдот:

«Один мужик каждый день ходил по городу и хлопал в ладони. «Зачем ты это делаешь» - спросили его горожане. «Отгоняю крокодилов» - ответил спокойно мужик. «Так ведь тут их нет» засмеялись люди. Потому и нет, что я их отгоняю».

Полк Бусыгина готовился к тренировочным полетам на полигон. Раскрыв бомболюки, самолеты ждали подвеску бомб. Лихо, виляя прицепом трактор (бомбовоз) подкатил к нашей стоянки. На прицепе высокой горой лежали бомбы. В деревянной таре они походили на бревна.

На самом верху с журналом и карандашом сидел боец. От мороза и ветра его лицо разрумянилось и выглядело как красный светофор.

Осторожно, соблюдая меры безопасности», чтобы не прищемить палец, боец спихнул ногой верхние шесть бомб. С грохотом, катясь по собратьям, они мягко упали в снег. Я достал свои две бомбы и начал их готовить. Раскрыв решетчатую бомботару, я выволок их за хвостовое оперение  и уложил на стеллаж. Другие четыре укладывали Вася и Миша… от мороза бомбы были покрыты инеем. Густой слой масла, покрывавший обруч и бугель подвесной системы превратился в камень. Его не брал даже нож. Согласно инструкции оно легко убиралось с помощью керосина. Мы весело макали тряпки в ведро с керосином и мыли бомбы. Мороз и ветер вызывали струи слез как у клоуна Никулина. Гестапо со своими пытками мог отдыхать.

Я мыл свои бомбы лучше всех. На прошлых полетах, одна моя, плохо, помытая бомба упала чуть, не прищемив пальцы ног.

Ту бомбу специалистам с трудом удалось подвесить. Однако на фиксаторы она не встала. Проверяя подвеску, я покачал ее. Стокилограммовая бомба тут же сорвалась. Прошелестев по моему носу и груди, она с грохотом упала к ногам.

Желающие жить, начали разбегаться. «Ничего страшного, она всего лишь встала на боевой взвод» - успел крикнуть мне внутренний голос и обгоняя всех скрылся за контейнером.

* * *

Домик нашей эскадрильи был засыпан снегом до самой крыши.

Изредка на крыльцо выходил Тетерятников. Огромный одетый во все меховое он был похож на медведя. Война оставила на его лице глубокий шрам. Подполковник был для нас вершиной авторитета и власти.

Без мата, не повышая голоса, он мог командовать эскадрильей до ста метров. Однако и на большем расстоянии он мог любому сказать, куда нужно идти и что делать.

В очередной раз, выйдя на крыльцо, он заметил черный дым у нашего бомбардировщика.

В меховых унтах он пробежал сто метров за пять секунд.

Оказывается, дым шел из-за снежного бугра, который стоял за хвостом самолета. Там разрешалось покурить, но не до такой же степени, подумал комэска. И уже спокойный, решительный он прошел через узкий снежный проход.

Прошедший войну бесстрашный летчик увидел костер, где лежали две бомбы. Четыре другие рядом. Он хотел что-то сказать, но голоса не было. Ноги стали ватные, и он замер как памятник с поднятой рукой.

Миша, Вася и я увлеченный работой его даже не заметили.

Вася, соблюдая меры безопасности, поливал бомбы керосином. Миша, архитектор проекта, поочередно как шашлык, переворачивал бомбы. Я возился с другими. Пламя с удовольствием облизывало масло с их поверхности. Когда отваливался очередной кусок масла, в небо поднимались черные клубы дыма.

Оттащив шипящую в белых клубах пара бомбу в снег, я увидел комэску. И он впервые мне показался не страшным. На его лице была даже легкая улыбка. «Смирно» - скомандовал я. Миша бросил бомбу, а Вася кружку с керосином в костер. Встали по стойке смирно. Черный дым шапкой накрыл все.

Комсомольское собрание на тему «Соблюдение мер безопасности при работе с боеприпасами» проходило бурно.

Наиболее рассерженные курсанты пытались узнать расход керосина и сам процесс уборки масла с бомб.

P.S. След Васи Лобова затерялся, а вот с Мишей мы встречались всю службу. Так уж получилось, что все самолеты, которые он испытал со своим летчиком-испытателем Рухлядко, попадали ко мне. Они часто приезжали к нам в полк, и рассказывал кому, что не понятно.