Борис Наседкин

ПОЛИГОН

Черный, раздутый как подушка, штурманский портфель стоял на обочине вертолетной площадки. Его вид, цвет и печать с двумя шнурками говорили о важности его хозяина.

Предмет гордости, летный планшет, вызывал зависть мальчишек и восхищение девушек. Однако с ним можно было только летать. Со штурманским портфелем можно было, и летать и жить.

Различные варианты загрузки, позволяли ходить с ним на рыбалку, в баню, за пивом и, наконец, летать.

Сегодня он летел на полигон.

С трудом застегнутый портфель, вмещал: палку сухой колбасы, банку тушенки; сыр, масло, хлеб, фляжку черного чая, яблоки, шоколад и все, что входило в сухой поек летчика. В кожаной папке лежал чистый бланк результатов работы экипажей. Я летел на полигон руководителем полетов.

Вертолет, забрав меня, взял курс на полигон.

Под монотонный гул двигателей, я растворился в думах о своем детстве.

Родился я на острове Сахалин. Через год Американцы взорвали на соседнем острове две атомные бомбы. Японские города Хиросима и Нагасаки сгорели дотла. Дальний Восток накрыла волна радиоактивного заражения. Повымирали все, кто мог. Как в песне Высоцкого «Если хилый сразу в гроб».

У меня отказали ноги, и я два года отлежал на кровати.

Подобное было ранее на Ближнем Востоке. Какая-то страна тоже взорвала две атомных бомбы в городах Садом и Гамора. Результат был одинаковый. От высокой температуры песок превратился в стекло. Люди и животные испарились, оставив свою тень на камнях.

Сегодня ученые изучают трагедию городов Садом и Гамора. Зацепкой в этом деле могли бы стать какие-то данные о стране сотворившей это. Однако она испарилась вслед за своей жертвой не оставив даже своего названия. Сработал: «Вселенский Закон Равновесия» по которому живут звезды, планеты, животный и растительный мир. В народе его называют «Обратка». Сколько сделаешь добра и зла, столько же к тебе и вернется.

Дощатые в вперемежку с бамбуком дома, стояли на берегу океана. Я бегал по двору, радуясь пламени костра. Отец, не спеша, подкидывал в него тугие пачки денег. Они лежали горой сбоку. Ящик денег был найден при ремонте дома.

Огонь с радостью поедал необычную пищу. «Да!» - сказал одноглазый пират, переворачиваясь в гробу - «Сжечь целое состояние! Даже у меня не хватило бы смелости».

Так мой отец уничтожил все проблемы и деньги. Кроме одной купюры в 10 ЕН, которая сейчас напоминает мне о прошлом.

Сразу за нашим редким бамбуковым забором шел пологий спуск к морю. Русские и Японцы дружно жили по соседству.

С криком и смехом, лопоча на разных языках, мальчишки и девчонки отлично понимали друг друга. Мы купались, загорали, а когда океан отступал, бегали собирать рыбу.

В лужицах и углублениях плавали какие-то рыбки со светящимися глазами. Ползали шустрые крабы, ленивые морские звезды и многое другое.

Изловив по две огромных камбалы, мы, волоча их по земле, возвращались домой.

Мать давала мне в награду рубль, и я снова бежал на берег.

Японцы в огромных черных чанах варили крабов. Нас они всегда встречали с улыбкой. По мере готовности, они доставали из кипятка огромного красного краба. Отдав рубль, каждый получал по клешне величиной с руку.

Мы усаживались на камни и ели вкусное мясо, наблюдая, как океан снова подходит к берегу.

Мой отец был морским офицером и по праздникам брал меня на корабль.

Военные корабли, расцвеченные флагами, стояли в парадном строю. Над бухтой разносились торжественные марши, смешиваясь с криком чаек. Офицеры и матрасы, чеканя шаг, рапортовали о своей боевой готовности. С боку на причале стояли жены и дети офицеров, проникаясь гордостью за военно-морской флот.

Над кораблями струился легкий, сизый дымок. Морские повара готовили праздничный обед. Разнообразию запахов не было границ.

Наконец торжественная часть заканчивалась и отец, взяв меня за руку, вел на корабль. Мы бегали по палубе, трогая торпеды, пушки, мины.

Матросы радовались нашему присутствию не меньше нас. Они водили нас по отсекам и угощали всякими сладостями.

На верхней палубе накрывался стол. Легкий морской ветер шевелил белую скатерть. Офицеры, одетые в белую парадную форму при кортиках, прохаживались по палубе. Наконец стол накрывался, и капитан всех приглашал к столу.

Резкие виражи и выстрелы ракет вывели меня из воспоминаний. Вертолет вышел па полигон. Своим шумом и красными ракетами он давал знать о том, что полигон начинает работать. Запретная зона включала несколько речушек, озер и лесочков. Основную часть занимала болотистая местность. Изобилие рыбы, дичи и зверья привлекало рыбаков и охотников. Но иронии судьбы одна часть полигона ограничивалась шикарным пляжем, лучшим на море. Рискуя жизнью, люди проникали в зону.

* * *

Гарнизон полигона находился на берегу моря. Невдалеке стоял крейсер «Коминтерн», затопленный еще в годы войны. Казарма, столовая, конюшня для единственной лошади Маруськи образовывали двор. У ворот стояла наблюдательная вышка. Неприступный забор заканчивался сразу за фасадом. Вертолет, развернувшись над крейсером, сел возле ворот. Высадив меня, он тут же улетел. Наступившая тишина заполнилась криком чаек и шумом морского прибоя. Густой морской воздух предлагал шикарный отдых, а не предстоящую работу.

Со двора выбежал пес Шарик «Лаять или не лаять», подумал он, «Этим военным вечно не угодишь!»

Дружелюбно помахивая хвостом, вперемежку с мелодичным подвыванием, пес залаял.

Номер удался, его похвалил сам начальник полигона капитан Смирнов.

Мы встретились как давние друзья. Поговорили о жизни и предстоящих ночных полетах. Учуяв колбасу в портфеле, кот Василий ненароком задевал мою ногу, отвлекая от беседы.

Во дворе два бойца разгружали бричку с арбузами.

Гора арбузов лежала на подстилке из сена. Распряженная Маруська с удовольствием ела огромный красный арбуз.

     - «Да», подумал я – лошадей кормят арбузами». Как у Высоцкого «…А у нас на водку не хватает».

     - «А где все солдаты», спросил я оглядывая пустынный двор.

     - «На раскопках древнего поселения», ответил капитан и на мои уши полился рассказ о деле государственной важности. Ночные полеты сразу как-то отошли на второй план.

Вскоре начали прибывать бойцы.

Усталые, но радостные они обсуждали раскопки. Условия были просты. За час работы под палящим солнцем, они получали рубль.

День заканчивался. На бричке запряженной Маруськой, трое бойцов поехали зажигать цель. Я поднялся на вышку, где уже два бойца готовились к работе. Чуть слышно шумела радиостанция. Жара спокойно входила и выходила через открытые окна. С последними лучами солнца я увидел, как загорались первые бочки с мазутом. Двадцать бочек образовывали круг с крестом внутри.

Полеты шли как обычно. Бомбардировщики бомбили цель и, получив результат, уходили домой. Прошел ужин. Солдат принес на вышку два арбуза. Тихая, ясная ночь, хорошая работа экипажей и опять же сладкий арбуз подняли настроение. Однако в открытое окно я заметил, что несколько бочек погасло, и цель чуть потускнела. Затем мои два бойца начали засыпать. Заработав по 6 рублей на раскопках скелетов, они сейчас падали с ног.

Экипажи начали жаловаться на плохую видимость цели.

     - «Почему гаснет цель?», - спросил я у планшетиста

     - «Мы часть мазута выменяли на арбузы», - усталым голосом доложил солдат.

Очередной кусок арбуза вывалился у меня из рук. Я почувствовал себя соучастником мазутной сделки. Смена заканчивалась, однако и догорали последние пять центральных бочек. Я решил закрыть полигон.

На цель шел последний экипаж летчик Андрей Курочкин и штурман Федя Васев.

Услышав четкий голос Андрея, что у него стоит самолет на боевом курсе, я дал разрешение на роботу. Мне даже показалось, что бочки стали гореть ярче.

В авиации есть несколько безобидных выражений от которых столбенеют даже бегущие по спине мурашки. Одно из них «Будьте повнимательней» я передал экипажу приближающегося самолета. Это означало, что кроме собаки, кошки и меня все спят. Ночь, жара и комары захватили вышку. Мазут в бочках на цели почти весь сгорел.

«Понял» - передал Андрей Нараспев, понимая безисходность своего положения.

Приборная доска светилась бледным светом приборов. Авиагоризонт был любимым прибором Андрея. Даже на пляже он не смотрел так самозабвенно  на женщин, как на этот прибор.

Штурман, обняв прицел как жену, всматривался в темноту полигона, надеясь найти хотя бы один огонек.

В этот момент, доев арбуз, мой планшетист, изображая бодрствующего бойца, увидел во сне скелеты, которые он целый день выкапывал. Дернувшись, он наклонил настольную лампу в окно. Таким способом диверсанты в войну обозначали цели.

     - «Цель вижу» - радостно закричал Федя. Зажатая в перекрестие цель подчинила себе все: летчика, штурмана и весь самолет до последней заклепки.

Защелкали тумблеры, зажглись лампочки, пошла синхронизация, боковая наводка и, наконец, поползли индексы обратного отсчета.

Федя знал о тяжелом положении в Гондурасе с мазутом, но не до такой же степени. Из двадцати бочек горела только одна. Вдруг внутренний голос сказал: «Федя это не бочка с мазутом, а настольная лампа», «Отстань», - сказал Федя – «Откуда на болоте настольная лампа».

«Притомился видать штурман – подумал летчик – сам с собой разговаривает».

Наконец я увидел огни приближающегося самолета и тут же вспышку трассера, сброшенной им бомбы.

С грохотом, самолет прошел над вышкой. Огненный хвост бомбы, говорил о хорошей штурманской подготовки Феди. Бомба шла точно на вышку.

Сначала мне показалось, что она упадет с недолетом.

Затем я увидел, что она летит точно в окно и пожалел, что оно было открыто.

Разрывая полуночную тишину, послышался зловещий нарастающий шелест. Словно кто-то тряс газетой. Огненный хвост бомбы скрылся за козырьком. Она прошла метрах в пяти над крышей и взорвалась за туалетом.

Ожила картина Малевича «Черный квадрат». Огненный столб взрыва раздвинул темноту на несколько мгновений. Золотой от ржавчины борт крейсера засиял в серебряных волнах. На желтом песке встали тени деревьев и домов. От взрыва, вышку качнуло. Мимо окна лениво прошуршал чугунный обломок. Мелкие осколки ударили дождем по вышке, отрывая все ненужное.  Все было так прекрасно и быстро, что у меня даже не успел встать дыбом чуб.

Мои бойцы с криком «больше не буду» проснулись. Вероятно им приснился сон о каре небесной за выкапывание скелетов.

Оценив обстановку, я дал результат от лампочки планшетиста – сто метров.

«Не может быть!» – возмущался Федя – «Должно быть шесть нулей, у меня стоял крест на цели»

«Да!» - сказал я – «Еще бы метров десять и было бы два нуля».

«Ох уж эти штурманы!», - подумал Андрей – «Два нуля, шесть нулей, не все ли равно и отключил связь».

В шесть часов утра я уже умывался.

Из длинной трубы струйками бежала вода. Солдаты, оголенные до пояса, чистили зубы и обливались водой. С шутками и смехом они готовились к археологическим раскопкам.

Возле поредевшей кучи арбузов умывался кот Василий. Шарик и Маруська стояли на штатном довольствии. У них всегда было первое, второе и компот. Кот Василий перебивался мышами и подачками, такая несправедливость часто заставляла задумываться о демократии.

Однако это давала ему полную свободу. Он мог гулять, где попало и делать все, что хочет.

После завтра я решил сходить покупаться. Прощаясь с капитаном Смирновым, я попросил его, чтобы вертолет забрал меня у разбитой шлюпки.

Оценив московскую колбасу, кот Василий взялся меня провожать до туалета. Шарик, не вставая, вильнул хвостом. Как бы говоря «Ну ты, если что заходи».

В десяти метрах от туалета сразу за бугром белого песка зияла обугленная воронка. С боку лежал почти целый стабилизатор бомбы. На нем стоял четкий автограф Феди. Когда-нибудь и его найдут археологи, пытаясь узнать все о Феде.

Быстро сбежав к морю, я оказался прямо перед крейсером. Даже сейчас простояв тридцать лет, от него шла какая-то энергия и сила его непобедимости.

В полукилометре на берегу лежала разбитая шлюпка. Я расположился в тени ее борта.

Прохладная морская вода меня окончательно пробудила.

Широкая полоса белого песка тянулась на несколько километров.

Единственная дорога шла по пляжу через весь полигон. В ее начале сразу возле дома Шарика стоял шлагбаум. Легкое бревнышко, покрашенное белой и черной краской, напоминало милицейский жезл. При виде его у водителей дыбом вставала шерсть на спине. Опять же небольшая табличка с надписью «Стой! Стреляю без предупреждения» делала всех вежливыми.

Сдав рубль на ремонт крейсера, машины въезжали на пляж.

Слева от меня разместилась армянская семья:  муж, жена и безобидный сынишка.

Пляж быстро заполнялся. Из машин выходили семьи и какие-то сомнительные пары. Полилась разношерстная музыка. Опять же Высоцкий уговаривал альпинистов подыматься на Эльбрус с помощью самолета. Справа от меня расположились жена и муж Жора, средних лет. Их могучий вид меня поразил.  Грудь и спина Жоры, который уже что-то ел, были покрыты густой, черной шерстью. Золотая якорная цепь, не найдя шею, лежала на загривке хозяина. Затем, небрежно спускаясь на грудь, с трудом удерживала отливку какого-то золотого ордена. Сверкающий орден и цепь на фоне черной шерсти поразили меня красотой.

«Куда нужно было броситься, чтобы получить такую награду» - подумал я.

Прослужив двадцать лет, я тоже имел несколько медалей, но все без цепи.

Золотые украшения его жены слепили глаза.

Из золотых вещей у меня был только зуб, жертва парашютного прыжка. Я стоял, облокотившись на борт шлюпки. Мои волосы всклокоченные морской соленой водой и высушенные на солнце стояли дыбом. Шоколадный офицерский загар покрывал мою шею и руки. И наконец уставные зеленые трусы до колен завершали образ бомжа – путешественника.

Жорик осмотрев меня и поняв, что я не родственник армянской семьи и что моим транспортом является эта шлюпка, перестал жевать.

Соседи слева накрыли стол и пригласили меня. Их сынишка уже несколько раз залазил на отца, мать и теперь изучая меня, бегал кругами. Его попытки перепрыгнуть через шикарный стол были тут же пресечены.

«Такой маленький и уже армянин» - сказал отец. Мы все дружно  засмеялись. после второго стакана прохладного сухого вина жизнь стала веселой и беззаботной.

Первый раз после Фединой бомбы я вздохнул полной грудью. Вокруг было сплошное веселье. Люди купались, играли и загорали.

Сразу за дорогой стояло шесть боевых самолетов, чуть дальше стояла грозная колонна танков. В лесочке стояли пушки и машины. Полигон был буквально нашпигован техникой, которая была целями для летных экипажей. Бойцы Смирнова постоянно ремонтировали и подкрашивали боевую технику. Такое соседство делало пляж удивительно экзотичным.

С вышки, где я провел ночь, что-то блеснуло. Стационарный бинокль, в который были видны заклепки крейсера, лазил взором по пляжу. Бойцы искали диверсантов. Особенно тщательно они рассматривали девушек.

Вдруг все услышали и увидели приближающийся вертолет. Сначала я даже не понял, что это за мной. Вертолет мягко сел у разбитой шлюпки. Это было верхом представления для отдыхающих.

Я собрал вещи и в трусах пошел к вертолету. Заходя в него, я дружески помахал армянской семье и всем остальным.

У Жорика открылся рот, а рука с куском мяса застряла на полпути.

«Как же так?» - недоумевал он – «А лодка».

Вертолет, плавно набирая высоту, медленно разворачивался над пляжем. Все отдыхающие махали мне руками. Меня залила волна гордости. Захотелось служить еще лучше, чтобы, наконец, получить такой же орден как у Жоры.